Вадим ЯРМОЛИНЕЦ
Когда Валерий Леонтьев впервые приехал в Одессу, в городе начался страшный ажиотаж. Все хотели попасть на концерт новоявленной звезды. А она, в смысле звезда, должна была выступить в филармонии. Среди тех, кто сильно возбудился по этому поводу был Зиновий Альтер.
Зиновий был самым знаменитым в Одессе портным. Обшивал всех местных начальников. Он, как говорили знающие люди, умел брать, но давал качество. Поэтому Зиновию казалось, что на предстоящем концерте он должен сидеть в первом ряду рядом с другими уважаемыми людьми города. Для этого он позвонил одному заказчику и сказал, что за два билета в первом ряду готов отдать любые деньги. И тот таки устроил ему два билета за любые деньги.
Когда Зиновий со своей усатой женой Милой заняли места, то слева от себя он обнаружил председателя горисполкома, а справа, сразу за милочкиным бюстом – начальника МВД. Но кто мог знать?! Сейчас бы он, конечно, предпочел сидеть не в этой компании, а, скажем, рядом с директором Первого гастронома Семеном Ильичем Горкиным – тот устроился в безопасном четвертом ряду рядом с водопроводчиком Серегой Ждановым. Серегина сестра работала в филармонии бух-галтером и по блату достала ему хорошее место. В этом было что-то символичное. Директор гастронома и простой водопроводчик сидели рука об руку, олицетворяя собой союз интеллигенции и пролетариата, что было возможно только в Советском Союзе при наличии правильных родственников.
Но если на уровне директора гастронома и горводопровода эта спайка казалась более или менее органичной, то в первом ряду ситуация сложилась иначе. Невооруженным взглядом было видно, что начальникам неловко за то, что на таком ответственном мероприятии рядом с ними сидит лицо еврейской национальности, какими бы швейными талантами оно ни обладало. И какими бы интернационалистами ни были начальники, они всё же стояли за соблюдение минимальных приличий. Это было написано на их лицах такими большими буквами, что Зиновий понял, что зарвался.
Ему стало так стыдно за себя, как только может стать стыдно настоящему еврею. Он изо всех сил вцепился в руку своей Милы, словно удерживал сам себя от того, чтобы не извиниться и если не выйти из зала, то хотя бы поменяться местами с Горкиным. Все-таки тот был ближе к начальству по партийной линии. И эта линия обеспечивала куда более интимную близость, чем даже та, которую Зиновий испытывал к горисполкому или МВД, когда они стояли перед ним, разведя руки в стороны, а он, уперев лысину в их живот, измерял объем бедер.
Душевное напряжение Зиновия было таким сильным, что он уже не обращал внимания на то, что у горисполкома плохо вставлен рукав в его чешском пиджаке, а у МВД такие оттянутые на коленях брюки, что смахивают на трикотажные шаровары.
Что касается Горкина, то он ни минуты не жалел, что сидит в трех рядах от МВД. Тот отправил за решетку двух его предшественников, хотя они исправно поставляли дефицитную колбасу в его ведомственный буфет. Это означало, что отправка Горкина на скамью подсудимых была делом времени.
Но не эти сложные отношения определили исход вечера.
У сидевшего рядом с Горкиным Жданова был знакомый кочегар Фима Шлак, с которым он встречался на пляже в Аркадии и играл в преферанс на деньги. И такая пошла у этого Шлака полоса невезения, что он проигрался в пух и прах, задолжав Жданову 40 рублей.
Перед тем как ехать на концерт, Жданов зашел к Шлаку и, не получив денег, крепко накостылял ему. Он был выше Шлака на голову и весил кило на 15 больше. Тогда побитый Шлак пошел к соседям и одолжил 25 рублей. Больше они ему дать не рискнули, но на время он откупился от кредитора.
После того как Жданов откланялся, Шлак сел на велосипед и погнал на работу. При этом он приговаривал: «Я тебе такой концерт устрою, мало не покажется». Кто мог подумать, что энергопитание филармонии осуществлялось через его предприятие?!
На работе Шлак залез в трансформаторную будку и положил железный лом на два провода, которые нельзя было соединять ни при каких обстоятельствах. В результате этих безответственных действий во мрак погрузились десятки кварталов от Пересыпского моста до Греческой площади. Светло было только в районе трансформаторной будки, которую со страшными завываниями приехали тушить не менее полудюжины пожарных машин.
Короче говоря, Леонтьев вышел на эстраду, обнаружил, что микрофон не работает и, извинившись, уехал в гостиницу «Лондонская», где его уже кое-кто, не будем уточнять кто именно, ждал.
Когда на сцену вышел человек с фонариком и объявил, что из-за аварии на силовой станции концерт отменяется, первым поднялось на ноги МВД.
«Так! Всем следовать за мной!» – негромко дало оно команду, но большинство подумало, что им пока торопиться некуда.
Между тем МВД и горисполком двинули куда-то во мраке, слепо переставляя ноги и роняя на них негромкие, но тяжелые матюги. Наконец входная дверь хлопнула за ними, и Зиновий выдавил:
– Это был натуральный конец света!
– ТАМ свет есть всегда, – многозначительно заявила Мила и добавила: – Теперь ты понял, что надо ехать?
В отличие от мужа, Мила была антисоветчицей. Она никогда не работала и поэтому могла судить о политической ситуации в стране, не боясь испортить отношений с заказчиками.
– Я понял, – ответил Зиновий, для которого вся политическая ситуация в стране свелась к той, в которой он чисто случайно оказался в первом ряду партера одесской филармонии.
Нащупав в боковом кармане пиджака зажигалку «Ронсон» – подарок одного капитана загранплавания, он щелкнул ей и, подняв над головой, повел жену на выход.
И следом за ними потянулись остальные.
Первая публикация в журнале «Волга», №7, 2013 г.
Комментируйте, делитесь, подписывайтесь!
