Что бы ты ответил, Саша?

В Одессе в рамках процесса дерусификации и десоветизации переименовали более 80 улиц, площадей и один бульвар. Из городских топонимов исчезли имена людей, которые неразрывно связаны с Одессой. Больше не будет бульвара Михаила Жванецкого, улиц Исаака  Бабеля, Ильфа и Петрова. Не будет Пушкинской, Льва Толстого, Бунина и Паустовского.

Среди десятков новых названий появилась улица, носящая имя человека, с которым я был хорошо знаком, и одно время дружен – Александра Ройтбурда. Наша домашняя коллекция живописи началась с его работы – «У моря», купленной в 1985 году в Одессе. Она и сейчас висит возле моего рабочего стола. Другие его работы мы приобретали уже в Нью-Йорке. Нам с женой очень нравилась его техника, он мастерски работал мастихином, отчего живопись у него была густая, пастозная, очень экспрессивная. Его называли «егоровцем», имея в виду то, что он следовал традиции замечательного одесского художника Юрия Егорова (кто не знает его «Шаров» при входе на Ланжерон?), но одесская художественная среда была настолько насыщенной, что следовать кому-то одному было невозможно, особенно при умении Ройтбурда моментально впитывать все новое.

Мы были знакомы в Одессе с начала 80-х, но стали ближе в Нью-Йорке, где он провел несколько лет, но, не зацепившись, вернулся в Одессу. Возможно, это возвращение, отчасти вынужденное, и определило его отношение к Украине – он осознал, что только там сможет состояться не просто как художник, как художник он состоялся давно, а как общественно-культурное явление. Но, чтобы состояться мало было амбиций, нужно было принять новые правила. Отсюда его связь и с Маратом Гельманом, и последняя должность – директора Одесского художественного музея, за которую он воевал с привлечением судов и дружественной общественности, против не благоволивших ему политиков и коллег. Но он продолжал ежегодно приезжать в Нью-Йорк, где жили его родители.             

Нас развело то, что он, как тогда говорили, стал жидобандеровцем, а я, соответственно, оказался в ватниках. Это легко объяснимо: инструмент художника – кисть, мастихин, краски. Инструмент писателя – язык. Писателю сложней поменять свой инструмент, чем художнику, отсюда мое отношение к украинским властям, наотрез отказавшимся от спасительных федерализации и двуязычия страны, чья история и культура неразрывно связаны с Россией. Новая украинская власть методично уничтожала культурное пространство, в котором я вырос.

Первое время после 2014 наши расхождения во взглядах на национальное строительство Украины, еще не казались такими острыми. Мы продолжали принимать Сашу, строго попросившего больше не называть его Шурой, в своем бруклинском доме, где собиралась за столом теплая компания одесских художников, где не только много пили, но и пели – Ройтбурд обладал уникальным даром – он знал слова всех песен и обожал петь, но при этом был начисто лишен музыкального слуха.

Произошедшая с ним метаморфоза, как я понимаю, была совершенно естественным следствием пребывания в русофобской среде современной Украины. С каждым его появлением в Нью-Йорке это становилось все очевиднее, и в какой-то момент уровень его неприятия всего русского дошел до той точки, когда я перестал отвечать на его звонки. Он все понял и перестал звонить. Ситуация в наше время вполне типичная. Ройтбурд не дожил до войны и не увидел ее последствий. Будь он постарше, я бы сказал, что, может быть это и к лучшему, но он умер очень рано – в 60 лет, когда онкология трагически сошлась с ковидом. Одесса в его лице потеряла, конечно, очень яркую личность.  

Улица, получившая его имя, – бывший переулок Ляпуновых, вход в который находится напротив Одесского художественного музея, который возглавлял Ройтбурд. Переулок длиной в неполные три сотни метров – один из очаровательнейших уголков Одессы. Здесь находилась мастерская скульптора Эдуардса, автора «Амура и Психеи», украшающей Пале-Рояль, здесь жил Михаил Врубель. За углом – на Софиевской – жил гениальный русский математик Александр Ляпунов – автор теории устойчивости равновесия и движения механических систем, которая используется и сегодня самолето- и ракетостроителями.

Уже в современной Украине переулок Ляпунова переименовали в переулок Ляпуновых, почтив таким образом память родного брата математика – композитора Сергея Ляпунова. Математик жил в этом районе в 1917 году, когда преподавал в Новороссийском университете, и здесь покончил с собой, когда умерла от туберкулеза любимая жена. Не знаю, чем знаменитые братья не угодили нынешнему одесскому начальству, может быть тем, что родились в Ярославле, но память о математике и композиторе решили отменить, а память одесского художника Олександра Ройтбурда – увековечить. Я, конечно, за увековечивание, но не за чужой счет.

Переименование, как уже было сказано выше, прошло в ходе большой акции дерусификации и десоветизации, когда одесская топонимика потеряла имена людей, без которых Одесса не вполне Одесса: Бабеля, Ильфа и Петрова, Жванецкого. Но в этом вся идея – сделать из Одессы – Неодесу. В этом плане кажется большой недоработкой перевод гимна города – «Песни об Одессе» на украинский язык. Надо бы придумать новый украинский вариант, а не пользоваться музыкой народного артиста РСФСР и лауреата двух Сталинский премий Исаака Дунаевского и стихами двух русских писателей с московской пропиской – Владимира Масса и Михаила Червинского.

Человек наблюдательный не может не замечать, как у многих меняется отношение к деятельности нынешних украинских властей. Даже те, кто с 2022 года безоговорочно встал на сторону Украины, все чаще говорят: нет, ну тут они явно перегибают палку. Так было когда сбрасывали с постаментов памятники Пушкину и Булгакову, убирали имя Чайковского из названия киевской консерватории, ликвидировали русский как предмет из школьных и университетских программ, запрещали пользоваться русским на рабочем месте, закрывали русскоязычные издания, выбрасывали русские книги из библиотек, примеров много. С одной стороны, конечно, понятно, что война не добавила любви к России, с другой – при чем здесь Пушкин? Или Чайковский? Или Жванецкий?

И вот эти размышления подталкивают меня к вопросу, который я к сожалению уже не могу задать своему старому приятелю Саше Ройтбурду: «Саша, согласился бы ты, чтобы твое имя увековечили в истории нашего с тобой родного города, при том, что одновременно этот город лишали бы имен наших любимых Бабеля, Ильфа и Петрова, Жванецкого?»

Вадим ЯРМОЛИНЕЦ