Оставить Нью-Йорк и жить

Иммигранта не испугать сбором чемоданов, главное дать стимул. Недавно я заговорил с приятелем о причинах, по которым можно покинуть Нью-Йорк, чтобы переехать во Флориду, в Португалию, в Италию, вернуться в Одессу, наконец. Заявиться с гордо поднятой головой состоятельного получателя эсэсая и влюбиться в кого Бог пошлет. Или не Бог.

Но родина, как река, в которую не войдешь дважды, а здравоохранение в Италии с Португалией, как терра инкогнита, открывать которую в 55 с плюсом не рискнешь. Итак, Флорида… Самый простой довод в пользу того, чтобы оставить ради нее Столицу мира – в том, что это уже не тот город, который ты принял как свой 30 лет назад. Слова поэта о том, что «иных уж нет, а те далече», здесь относятся и к людям и к местам.

Нет больше шумного многолюдья возле шемякинской Кибеллы у входа в Mimi Firzt или возле Bowles-Sorokko, где можно было встретить самых ярких художников иммиграции, приехавших одновременно с тобой покорять Америку. Или волной раньше. Мы любили их и гордились ими наверное потому, что они были самым очевидным свидетельством того, какие мы все, вся наша волна, талантливые. Нет больше бесконечных разговоров на тротуаре с пластиковыми стаканчиками вина в руке, нет застолий до глубокой ночи в ресторанах и кондитерских Виллиджа.

Никто не спорит больше о роли Нахамкина и Нортона Доджа, о значимости русской коллекции в Музее Зиммерли, о вменяемости создаталей арт-партии «Правда», ее выставках, ее малоподвижном корифее Косте, ее манифесте и тех, кто погубил ее.

О том, кто работал на гениального и беспутного Пурыгина. И как могло все так плохо кончится, так хорошо начавшись.

И галерей нет, и людей тех нет, и даже те рестораны закрылись. Вест-Бродвей стал улицей пустующих помещений для сдачи в аренду, которые занимали бутики, ранее вытеснившие галереи. Коллекционеры живописи вымирают как класс. Уцелевшие с опозданием осознали, что лучше было вкладывать в недвижимость. Но кто мог знать!? Столько бурления было вокруг, столько напущено пены, роздано звезд.

Кажется последним всплеском этого русского арт-вторжения была грандиозная выставка «Россия!» в 2005 году, где собрались уцелевшие, посмотреть друг на друга, вздохнуть: «Бог мой, как Виталик сдал…»

Похороны вдруг стали частью жизни. На бахчаняновских я взял распечатанную на узкой полоске бумаги его фразу «Береги честь спереди». Милый, милый Бахчанян. Подойдет с блокнотом и авторучкой: «Вадик, нарисуй мне Сталина как можешь. Я собираю коллективное представление о нем». Рисуешь, он стоит рядом улыбается своей бесподобной, просто светящейся, улыбкой. И на похоронах своих, казалось, лежал скромно в сторонке, чтобы не мешать гостям вспоминать о нем.

Литературные чтения на 33-й стрит в Манхэттене у Ларисы. Полный зал при единодушной нелюбви к ней. Знаменитость за знаменитостью, включая нашего Нобеля, все те, кто своим перемещением на Запад до известной степени оправдывали и нашу иммиграцию. Как она их уговаривала? Чем привлекала? Всегда спешащая куда-то, всегда с сумками, в которых лежали новые выпуски ее «Слова», идет переваливаясь с боку на бок: «Постойте, я должна вам что-то сказать!» «Вы мне ничего не должны, Лариса». «Должна, ну что вам уже трудно остановиться? Или вы хотите, чтобы я на вас обиделась?» На кого она только не обижалась, кто не обижался на нее – уже неважно. Нет ни ее, ни ее благодушнейшего Илюши, нет собиравших залы небожителей. И все труднее сыскать эту маниакальную (с учетом заработков) преданность литературе.

Книжные магазины сперва превратились в склады запыленной макулатуры, затем закрылись, предвестив отношение к чтению.

Ну и музыка, конечно. Город такой, все сюда приезжали. Самые любимые, самые неповторимые: Гато Барбиери с Таней Марией в закрывшемся Village Gates, Элиана Элайас в закрывшемся Sweet Basil, J.J. Cale в закрывшемся Bottom Line, Джон Аберкромби в Village Vanguard, «Крусейдерс» в Blue Note, Джеймс Блад Алмер в Irridium, Cтиви Кьюн и Джо Ловано в Birdland, Тэрри Рипдал в Symphony Space, Паоло Конте в Hunter College… Каждые выходные нужно было идти слушать кого-то. В Blue Note я мог сесть прямо под барабанами, чтобы слышать как именно играет Билли Кобэм или Стив Гадд. Я это любил.

Когда я похвастался Володе Козловскому, что взял интервью у Джона Аберкромби (на кухне Village Vanguard), он сказал: «Он может быть счастлив, кто у него еще возьмет интервью?» Когда запись этого интервью я принес на «Свободу» для передачи Пети Вайля, тот, услышав звон стаканов, спросил с ироническим прищуром: «Бухали вместе?» Нет, Аберкромби разговаривал со мной присев на отлив, в котором кухонный работник мыл посуду.

Действительно, музыкант, который для меня был воплощением гитарного гения, раз признался: «Если бы у меня было с полсотни таких фанатов как ты, я был бы счастливым человеком». Это было сказано в крохотном баре Cleopatra’s Needle, где помимо нас с женой было еще три человека. Нет больше Аберкромби. Остались пластинки с его автографами. Дэн Уолл на клавишных, Адам Нуссбаум на барабанах. Аберкромби смешно представлял его: самый еврейский барабанщик Нью-Йорка, играет свадьбы, бармицвы, похороны.

Живопись, литература, музыка – три больших увлечения моей жизни, в которые этот город дал мне уникальную возможность окунуться с головой. Сейчас выныриваешь, оглядываешься, а причал не тот уже и люди на нем стоят не те, и в основном на колене – Билл Деблазио, например, посреди забитой фанерой Пятой авеню. И других не предвидится. Время такое. Рулят идиоты. А река относит тебя все дальше и дальше, следом за унесенными ранее и одно желание на душе – быть подальше от всего этого, ставшего таким неродным. Пристроиться где-то в солнечном месте и тихо растворяться в нем под шум волн и шелест пальм. Да, так-то вот, а вы говорите, оставайся, еще будет интересно. Вот только карантин кончится. Сомневаюсь, братцы, сильно сомневаюсь…

Вадим ЯРМОЛИНЕЦ

Подписывайтесь на рассылку этого блога и каждый день читайте о самом важном.

Фото жены автора текста