Избравшие журналистику профессией хорошо помнят как воспринималась в ранней молодости атмосфера редакции. Это был своего рода храм, его работники казались приближенными к обитателям горних сфер – от партийных начальников до заезжих звезд эстрады, кино, литературы. Первые вызывали страх, вторые – зависть. Голубовский относился ко вторым, с такими хотелось дружить, но как?!
Спустя добрых 40 лет я помню приоткрытую из темного редакционного коридора дверь в его кабинет, стол под разъехавшимся во все стороны бумажным миллефольи, сосредоточенное лицо задумавшегося над рукописью человека. Я осторожно стучу в дверь. Сердце замирает. Можно?
В этом пиетете было ясное понимание того, что пока еще нечем поразить, ничем таким, с чем он постоянно работает, важное еще не написано. Но он уже воспринимался как человек, к которому это когда-нибудь написанное будет доставлено сразу после появления на свет – с пылу с жару. Публикация в “Вечерней Одессе” казалась событием.
Разница в возрасте заставляла меня смотреть на Голубовского, как на человека, умудренного тем опытом, который мне еще предстояло наживать. Именно он, его работа, для меня, начинающего журналиста, были воплощенной надеждой на то, что в газете есть, пусть даже небольшое, пространство свободной мысли, где и мне когда-нибудь найдется рабочее место. Если повезет.
Мне повезло. Последние три десятка лет я работал в таком пространстве. Именно это и позволяет мне оценить умение писать между строк, говорить, когда многие на всякий случай молчат. Поразительно, но с течением времени и сменой режимов, это умение востребовано.
Мы не часто общались в Одессе, в нашей трансатлантической переписке было сказано значительно больше, чем при наших встречах на родине. Отсюда так хорошо знакомая многим тоска по возможности наговориться всласть с тем, кто далече. Евгений Михайлович Голубовский был один из тех считанных, кто благодаря своему патологическому трудолюбию и энергии постоянно оставался в поле зрения. Редкий день обходился без статьи об Одессе и одесситах, о деятелях культуры, которые побывали в Одессе или с которыми Голубовский встречался за ее пределами. Жизнь в искусстве – это о нем. Его ежедневной газетой стал Фейсбук, где его всегда ждала верная аудитория. Думаю не будет преувеличением сказать, что он один заменил собой всю канувшую в лету одесскую прессу.
Люди, которым не повезло родиться с беспокойной склонностью к литературному труду, хорошо знают, что литературная среда живет багодаря очень небольшой группе энтузиастов, занимающихся совершенно неблагодарным с финансовой точки зрения собиранием клубов, проведением вечеров, представлением авторов, писанием статей, постоянным подбрасыванием свежей порции дров в печурку, у которой греются авторы самого разного калибра. И хотя все они по своей природе кустари-одиночки, каждому из них нужна заботливая нянька, духовный куратор. Таким был Евгений Михайлович. Даже обиды не отменяли его статуса. «Голубовский сказал».
Глядя на появлявшиеся в Фейсбуке снимки, сделаные в Литературном музее, во Всемирном клубе одесситов, в Доме Буковецкого, я всегда видел его. И пока видел, Одесса не теряла для меня своего притяжения. Голубовский был одним из немногих живых звеньев, связывающих с ней и меня, и многих других эмигрантов. Подтверждением нашей реальной общности в эпоху, когда предмет этой общности безжалостно уничтожается.
Кто займет его место? Ответ все знают и он удручающ.
Вадим ЯРМОЛИНЕЦ
Нью-Йорк, август 2023.
Фото Facebook
