Одесса Зима 1973

Вадим ЯРМОЛИНЕЦ

В песнях Одесса всегда летняя: лиманы, каштаны, качается шаланда на рэйде голубом. Но в осенне-зимний период… Кто там жил, тот помнит.

Тихо умирал серовато-желтый сентябрь и заряжал дождь. Месяца на два. Потом внезапно ударял мороз. Деревья покрывались льдом и это было бы красиво на солнце, если бы оно было. Потом самые тяжелые ветви начинали с треском падать на головы, на автомашины, на такие же обледеневшие линии электропередач. Тротуары были усеяны ветками и проводами под напряжением. Удачно упавший мог получить перелом ребер одновременно с ударом тока.

Свет, газ, вода кончались, к шипению радиатора прислушивались с замирающим сердцем: вот cейас замолкнет и все… если вырубят, то недели на две.

Мы заворачивались в красный клетчатый плед, пили чай с дачной черной смородиной с сахаром вместо заварки, погружались в Булгакова, уже ощущая наваливающуюся сладкую ломоту гриппа.

­­­­ – Полежите, – рекомендовал врач в поликлинике. – Поставьте горчичники, попейте теплого. Главное, не вставайте.

На работе спрашивали: «Где Петров?» «Он гриппует».  Грипп был такой болезнью, ее вылеживали. Не вылежишь, она снова навалится, и ты еще две недели с книгой на диване.

На Новый 1973-й год в школе Столярского после выступления начальства и капустника – танцы. Будущие пианисты, скрипачи и виолончелисты играют Хендрикса и «Дип Перпл», но без слов. Чтобы те – наверху, не поняли и не наказали. Влюбленные, неторопливо переставляя ноги в серпантине и хвое, греют друг друга в объятиях. В огромном холодном фойе школы пульсирует и ревет бессловесная «Child in Time».     

Черемушки, поселки Котовского, Таирова особенно хороши в феврале-марте. Серые панельные дома, ржавые гаражики тулятся один к другому от холода и дождя-не дождя, а какой-то такой пронзительно ледяной мерзости, беспрестанно сыпящейся с неба. И тут же бабка в плаще болонье, подвязанном бельевом веревкой, бредет по школьному футбольному полю и со слезой такой, с надрывом таким в голосе, зовет в туман: «Сла-авик! Сла-авочка! Славанька-а!» И такое у нее, промокшей, продрогшей, перепачканной, несчастное лицо, что хоть плачь вместе с ней. Где ты, Славик? Господи, помоги бедолаге! Если не Ты, то кто еще?

И тут, словно откликаясь на эту мольбу, появляется Славик. Летит по слякоти бывший белый, а ныне грязный, как трубочист, королевский пудель.

И вот они встречаются – два одиночества в поисках колбасы в пустых зимних магазинах: он ей передние лапы поставил на грудь и слизывает-слизывает с морщинистого лица соленые слезы счастья. Она тоже его обняла за лохматый хребет, и он обрубком своего чумазого хвоста машет-машет – не остановить. И так они стоят посреди этого бескрайнего поля грязи и мерзости, как памятник самой чистой и бескорыстной любви, которая только и может быть в этих невыносимых условиях.

И даже с календарным наступлением весны, весна не торопится. Где-то в середине марта появляется русская Евдоха с подвывающим и гремящим кровельной жестью ветром, которая то ли преследует, то ли скрывается от еврейских Кучек. Кучек чего? И потом приходят с роением легкого снежка Кучки. И в эти дни уже кажется: все, зима не кончится, холод не кончится, серое небо не кончится.

Одесский базар в конце февраля, кто видел, тот не забудет. Перекупщики в пыльных ватниках кладут на весы фиолетовыми пальцами картошку, похожую на гравий. Еще есть капуста, вечнозеленые яблоки и для разнообразия та же капуста, но квашенная и те же яблоки но моченые. Плюс огурцы в бочках, залитых горькой жидкостью защитного цвета. Семечки.

В храме на Екатерининской молодой священник с пронзительными серыми глазами, завершив проповедь, обращается к пастве:

– Братие. (Вздох) В связи с особой тяжестью нынешнего Поста, будет позволительно людям больным и пожилым, употреблять в пищу яйца и рыбу.

Где те яйца? Где та рыба?

В 1990 году в стерильно чистой февральской Вене, у витрины с нереально яркими бананами, ананасами, виноградом, клубникой, арбузами, первой реакцией было не радостное изумление, а чудовищный ком в горле: за что нас так там?     

Но вот уже и март мы кое-как дотянули, еще пару недель и упругий ветер с моря начинает теплеть, и уже солнце выглядывает чаще, и слова о каштанах, лиманах и шаланде на рэйде голубом перестают казаться мифом, рифмованной бессмыслицей.

Нью-Йорк, 1990 г.